Юрий Манн. Искусство превосходить самого себя, Театр на Таганке, (13.04.2011)

Для творческой манеры Юрия Любимова характерно органическое соединение, казалось бы, несоединимых начал. Поясню примером. И. А. Крылов, не только баснописец, но и замечательный драматург, в свое время писал: «Всякое действие на театре должно быть вероятно и исполняемое в своем месте… Скупому очень свойственно зарыть деньги; но если бы автор задумал заставить своего скупого зарыть их на большой улице, середь бела дня, то сколь бы ни комически обработал он такое явление, но зритель все остался бы им более удивлен, нежели восхищен».
У Любимова, говоря фигурально, скупой нередко зарывает деньги посреди оживленной улицы, и этому не только бесконечно веришь, но и восхищаешься как безупречному художественному приему.
Парадоксальное сочетание несоединимого происходит и в последних работах театра — «Горе уму», «Арабески»,. «Мед» (по произведениям Тонина Гуэрра).
С одной стороны, нарочитое остранение, гротеск, сценическая дерзость. С другой — полнейшая естественность, прозаичность, будничность.
Когда видишь старосветских помещиков (повесть «Старосветские помещики» как эпизод вошла в спектакль «Арабески»), невольно на память приходят слова Белинского — «Две пародии на человечество в продолжении нескольких десятков лет пьют и едят, едят и пьют, а потом как водится исстари умирают. Но отчего же это очарование?» Отчего неземная горечь и боль? «О, г. Гоголь (тут я еще добавлю: и Юрий Любимов) истинный чародей!»
Уместно вспомнить и давнюю постановку «Ревизскую сказку» (по «Мертвым душам») и сцену из спектакля, которую, как у нас говорят, массовый зритель, к сожалению, не увидел. (Я уже писал об этом случае в книжке «Тургенев и другие» но поскольку читатель вовсе не обязан читать все, что я написал, позволю себе повториться).
Юрий Любимов пригласил меня на один или два прогона, затем на генеральную репетицию, затем на обсуждение и прием спектакля в управлении культуры Моссовета. Собственно, об одном пассаже, связанном с этим обсуждением, я и хочу рассказать. Но вначале — об упомянутой сцене самого спектакля.
Чичиков у Костанжогло. Беседа о преимуществах умного хозяйствования, бережливости, о мужицком уме, о превосходстве России над заграницей. Деловая сосредоточенность со стороны одного (Костанжогло) и восхищение этой деловитостью со стороны другого (Чичикова). Молчание. Пауза. И вдруг, не сговариваясь, оба запевают популярную песню:
— Поле, русское поле,
Светит луна или падает снег.
Счастьем и болью вместе с тобою
И т.д.
И в конце Чичиков завершает тонким дискантом:
— Здравствуй, русское поле,
Я твой тонкий колосок…
Полная неожиданность этого интермеццо и в то же время его причудливая, гротескная и глубинная связь с целым — действовали безотказно: зрители разражались неудержимым, громким смехом.
Но обратимся к обсуждению спектакля в отделе культуры Моссовета (оно состоялось 4 июня 1978 г.).
Надо еще заметить, что подобные обсуждения с целью утверждения (или неутверждения?) спектакля строились часто по принципу состязательности сторон. Кто-то выступает от лица принимающей инстанции (как «прокурор»), кто-то — от лица театра («адвокат»). В данном случае интересы управления культуры представлял Макашин (я же выступал со стороны театра).
И тут я должен сказать сразу: Сергей Александрович Макашин — достойнейший и честнейший человек; во многом именно его положительный отзыв предопределил утверждение любимовского спектакля. Но не обошлось без накладки.
Перед обсуждением Сергей Александрович отозвал меня в сторону: «Понравился ли вам спектакль?» Говорю: понравился. «Мне тоже очень понравился, — продолжил Макашин, — но одно место меня сильно смутило — то, где Чичиков с Костанжогло поют „Русское поле“, ведь песня эта замечательная, тонкая, проникновенная, патриотическая, и она никак не соответствует типажу гоголевских героев, внося нежелательный диссонанс».
В ответ я проговорил что-то о сложности героев поэмы, о будущем возрождении Чичикова, залогом чего может восприниматься эта песня, и т.д. — словом, вещи довольно банальные, — но мне было важно любою ценой отвести угрозу от этой сцены.
И вот — заседание. Одним из первых выступает Макашин со своим, как я уже сказал, вполне положительным отзывом, но, к сожалению, и с повторением уже известных сомнений по поводу «Русского поля».
— Правда, — добавляет Сергей Александрович, — я тут перед началом заседания консультировался с Юрием Владимировичем… Но он меня не убедил.
В результате это место полетело — кажется, это была единственная потеря в спектакле. «Русское поле» заменили то ли «Очами черными», то ли еще чем, — но эффект (я присутствовал на одном из первых спектаклей) был уже не тот.
Ради справедливости я должен сказать, что несмотря на правку в целом спектакль сохранил свою художественную силу. На упомянутом обсуждении в управлении культуры Юрий Трифонов сказал (я записал его слова): в «Ревизской сказке» Любимов превзошел самого себя»:
И надо добавить: в каждой своей новой работе Юрий Любимов демонстрировал самое сложное искусство — искусство превосходить самого себя.

Ю. Манн

13.04.2011