Юрий Любимов: «Сейчас самое главное, чтобы каждый делал свое дело», Белла Езерская, Вечерний Нью-Йорк, (06.2001)

Наша повседневная нью-йоркская культурная круговерть была нарушена событием чрезвычайным: в Америку впервые приехал Театр на Таганке с легендарным Юрием Любимовым во главе. Правда, приехал он не совсем в Нью-Йорк, а в Нью-Хейвен, штат Коннектикут, но что значат для театралов какие-нибудь 2?3 часа на машине для встречи с любимым театром!

Этим событием мы обязаны Йельскому университету, оплоту славистики на Восточном побережье США. Шесть лет тому назад университет основал локальный фестиваль «Искусство и идеи», призванный нести в массы новые веяния в искусстве, а заодно привлекать к Нью-Хейвену гостей и туристов. Вскоре фестиваль превратился в грандиозное интернациональное мероприятие. Нынешний, шестой по счету, был задуман с особенным размахом в честь 300-летия аlma mater. В нем приняли участие сотни представителей разных искусств: артистов, музыкантов, певцов, мимов, акробатов, художников, фотографов. С 14 по 30 июня они оккупировали все сценические площадки и выставочные залы студенческого городка. Маленький Нью-Хейвен принял за это время около полумиллиона гостей. Люди ехали не только из соседних штатов, но и из Род-Айленда и Мэна.

В рамках этого фестиваля и привез Театр на Таганке одну единственную постановку — «Марат и маркиз де Сад», которая шла с 26 по 30 июня на сцене университетского театра.. Особенно мощный поток визитеров устремился в Нью-Хейвен 30 июня, в день закрытия фестиваля. В этот день было два спектакля, между которыми состоялась встреча с Мастером. Наш просмотр был вечерним.

Погода в этот день словно испытывала нас на прочность любви к «Таганке»: стояла липкая, удушающая 90-градусная жара, ночью разразившаяся страшной грозой. А мне вспомнился далекий декабрь 1986 года. Было очень холодно. Я ехала в Вашингтон на встречу с Юрием Любимовым. Оторванный от своего театра, лишенный гражданства, Мастер репетировал «Преступление и наказание» в вашингтонском театре «Арена Стейдж». Премьера состоялась 7 января 1987 года.

Напомню: это было самое начало «перестройки». Люди жили надеждами на лучшее будущее и пребывали в состоянии эйфории. А Любимов ворчал:

«Оттепель, оттепель! После оттепели всегда бывают заморозки. Об этом не следует забывать. Все в восторге. Рейган просит Горбачева отпустить сестру Славы Ростроповича повидаться с братом. Горбачев говорит: „Никаких проблем, у нас вообще все свободно. Пожалуйста!“ Запад в восторге! Оттепель!».

Он не циник и не пессимист. И отнюдь не считает себя политиком. Но он, артист, видит глубже и дальше многих политиков, предпринявших чудовищный эксперимент с населением своей страны. Прошло 15 лет. Время показало, насколько он был прав.

«Перестройка, перестройка. Ну что можно сказать? Надо сперва решить, что строить, а потом уже перестраивать. Вот они до сих пор решают. И сейчас все еще решают. И никак не понять, почему такие плохие зарплаты в самой богатой стране мира, где столько полезных ископаемых и такая огромная территория. Когда я там встречался с моими западными друзьями-музыкантами, очень социалистически настроенными, они все пытались убедить меня, что у них все будет „по-другому“. А я объяснял им, что у них не будет „по-другому“. Они мне не верили. И даже потом, когда я стал работать на Западе, я видел, что они мне не верят. И тогда я вообще перестал говорить[на эту тему]».

Любопытный парадокс: матерого антикоммуниста и антисоветчика пригласил университет, традиционно являющийся рассадником левых идей. Пригласил не с чем-нибудь, а с пьесой, отвергающей саму идею революции как способ переустройства общества. Пригласила Любимова профессор славянских языков и литератур Катерина Кларк, влюбленная в «Таганку» с ее рождения; она же была ведущей на встрече Любимова с публикой. Остается гадать, является ли это приглашение личной инициативой профессора, или свидетельствует о «смене вех» йельских либералов. Вероятней всего, первое.

А он не собирался подстраиваться под чье-либо мнение. И в этот раз он, пожалуй, был более откровенным, чем 15 лет назад. Потому что рухнули иллюзии, были обмануты надежды и ожидания:

— Чтобы там работать, надо быть подвижником, потому что там очень маленькая зарплата. Сотни, тысячи, может быть, даже миллионы граждан, мои земляки, русские, уезжают. И никто не анализирует, почему это происходит. Страна, которая победила в войне, разваливается. Потому что все их идеи — химеры. Им удобнее управлять стадом. Сказывается отсталость мышления. Поэтому так медленно идет процесс оздоровления. И в этом трагедия. А что стало вроде временно без цензуры, делай, что хочешь, так это никого не интересует. Начальству некогда, им воровать надо и драться друг с другом. А я, извините, каким был, таким и остался. Мне жалко оставить мой театр, я отдал ему сорок лет, а так бы я все бросил и уехал. В России можно только работать, в остальном там делать нечего.

Он повторил эту горькую фразу дважды за вечер перед тысячной аудиторией, ее нельзя считать случайной.

Ему было 64 года, когда он остался на Западе в чем уехал, с женой Катей и двумя чемоданами. Ему, уже тогда первому советскому режиссеру, приходилось начинать все с нуля. За семь лет изгнания он поставил 55 спектаклей по всему миру, из них — 30 опер (он в шутку называл себя «оперуполномоченным»). Чтоб прокормить себя и семью, ему приходилось мотаться по всему свету, вследствие чего его сын Петя свободно говорит на шести языках. Сейчас Пете 22 года и он живет и учится в Англии.

Бог даровал Любимову завидное долголетие, молодой задор, неисчерпаемый творческий потенциал, ясный ум и чувство юмора. Обидно тратить это богатство, зарабатывая деньги на жизнь по чужим театрам, когда свой требует его присутствия и внимания, а возраст уже далек от юношеского. О том, какие финансовые сложности переживает театр, даже находясь на государственной дотации, можно судить хотя бы по тому, что у него нет на бюджете десяти тысяч долларов, чтобы снять на пленку тот же спектакль «Марат — Сад», получивший приз за лучший спектакль на театральном фестивале в Авиньоне. Десятки прекрасных спектаклей, созданных Любимовым на Таганке за сорок лет, ушли в небытие из-за нищеты. Юрий Петрович не любит и не умеет кланяться спонсорам. С трудом театру удалось найти одного — под съемку «Театрального романа». Им оказался? Анатолий Чубайс. Он согласился оплатить целенаправленно запись именно «Театрального романа», потому что это — «антисоветчина». Как пел Высоцкий: «Смешно, не правда ли, смешно?»

О своих планах Юрий Петрович говорить не любит — не столько из суеверия — сколько из-за возможных, от него не зависящих перемен. Но все-таки сказал, что на родной сцене он собирается ставить «Фауста».

«Марат — Сад» появился в его репертуаре через четверть века после того, как он в в 70-х годах познакомился с русским переводом пьесы Питера Вайса, сделанным его другом, германистом Львом Гинзбургом. При советской власти эту пьесу Любимову пробить так и не удалось.

Пьеса «Марат и маркиз де Сад» была написана немецким драматургом Питером Вайсом, бежавшим в Америку от «окончательного решения еврейского вопроса», по материалам французской революции. В Берлине пьеса была поставлена в апреле 1964 года, а в августе того же года ее постановку в Лондоне осуществил Питер Брук. Конечно, еврей Вайс внес в исторический сюжет свой личный опыт, а Любимов, адаптируя пьесу к постановке, — свой опыт жизни в постсоветской России. В результате получился гремучий коктейль совершенно не социалистических идей. Юрий Петрович изящно ушел от ответа на лобовой вопрос из зала некоего любителя точек над i — о концепции. «Может быть отличная концепция и сквернейший спектакль» — сказал он. И это понятно: законы гостеприимства обязывают в доме повешенного не говорить о веревке. Концепция в спектакле, была, и конечно, — контрреволюционная.

«Потому что в искусстве (как и в жизни) важно сохранить самого себя. Свою независимость. Слово банальное, затрепанное, но в итоге — красивое», — добавил Юрий Петрович под смех и аплодисменты. Он и сохранил свою независимость. Власть сменилась, но он остался все тем же: яростным публицистом, наследником Мейерхольда и Брехта, вечным Дон Кихотом российского театра.

Привыкший работать в жестком временном режиме, Любимов сократил пьесу, идущую три с половиной часа, до одного часа сорока пяти минут. Сцена отгорожена от зала решеткой, за которой прыгают и беснуются, по которой ползают, как обезьяны, дерутся и ссорятся обитатели сумасшедшего дома, где коротает свои дни печально-знаменитый пациент — маркиз де Сад (сценография Владимира Бойера). Де Сада играет старейший таганский актер Валерий Золотухин. К сожалению, его роль, как и роль Марата (Александр Цуркан), несколько декларативна. Попутно замечу, что такого владения своим телом, такой акробатической изощренности не знали актеры старой «Таганки». За последние годы Любимов воспитал плеяду синтетических актеров, которые умеют делать все: играть, петь, танцевать, заниматься акробатикой, отбивать чечетку(Любимов — страстный поклонник Фреда Астера). Действие происходит одновременно на двух уровнях. Сверху постановкой пьесы о Марате руководит де Сад, внизу происходит собственно действие — эпизод убийства Марата Шарлоттой Корде и ее смерть через четыре дня на гильотине. Спектакль в спектакле открывает главный врач клиники для душевнобольных — Колмир, которого, скоморошничая и ерничая, играет таганский ветеран Феликс Антипов. Он объясняет нам, зрителям, что он поручил де Саду эту постановку из профилактических соображений, чтоб как-нибудь занять его и других больных, на которых губительно действует заточение. А заодно доставить удовольствие зрителям. Он надеется, что спектакль нам понравится. Но когда распаленные и возбужденные больные, предводительствуемые Жаком Роксом (Алексей Граббе) выходят из своих ролей и устраивают дебош, требуя социальной справедливости, Колмир поспешно останавливает спектакль.

Озлобленные антиправительственные реплики, жалобы на новых хозяев, при которых жить стало еще хуже, чем было раньше; на безработицу, голод, нищету, исходят, в основном, из хора, каждый из участников которого не просто страдает от вполне конкретной психической болезни, но представляет определенную прослойку общества. В какой-то момент клиенты психбольницы в Шанентоне превращаются в московских домохозяек, которые вышли на демонстрацию, колотя ложками по пустым кастрюлям. Для того, чтоб ни у кого не осталось сомнений, в чей адрес несутся эти проклятия, один из санитаров очень похоже изображает поочередно Ельцина и его ставленника Путина, популярность которого в России сейчас сильно упала. На вопрос из публики, что означает эта трансформация, Любимов ответил, что это «одна из загадок русского народа. Сперва они ругали Ельцина и мечтали скинуть его, а потом присягали человеку Ельцина». В это время де Сад и Марат ведут политические дискуссии о том, как изменить создавшееся положение, Марат предлагает массовый террор и насильственное свержение королевской власти, «садист» де Сад — сторонник альтернативных мер.
Все, сказанное выше тем не менее не дает ни малейшего представления о самом спектакле, представляющем причудливую смесь голой публицистики и площадного театра, буффонады и трагического гротеска, клоунады и акробатики, оригинальных музыкальных номеров (композитор Владимир Мартынов), вокала и танцев (хореографы Владимир Беляйкин и Владимир Сашин). В спектакле принимают участие трое музыкантов — Сергей Летов, Михаил Жуков и пианистка Татьяна Жанова. (Который из двух мужчин саксофонист, сопровождающий спектакль потрясающим соло на саксофоне, я так и не уловила). По жанру это скорее мюзикл, нежели музыкальный драматический спектакль.
Из исполнителей главных ролей в память врезалась замечательная Шарлотта-Ирина Линдт — длинноволосая красавица, обладающая прекрасным голосом и каучуковой пластикой, настоящая звезда синтетического театра.
Может возникнуть законный вопрос: на кого рассчитаны эти аллюзии, если сам Мастер признается, что властям ни до чего нет дела? Ну, может быть они реагируют еще на нахальных «Кукол», и то потому, что телевизор смотрят сотни миллионов людей. Раньше, бывало, за каждую вторую постановку Любимова таскали по соответствующим органам. Запрещали, снимали, угрожали. Выгнали, наконец. Это была борьба не на жизнь, а на смерть. Хорошее было время! Победа приносила моральное удовлетворение. А сейчас — все равно, что биться лбом о ватную стену. Но успех спектакля в Москве говорит о том, что аллюзии Любимова падают на благодарную почву и воспринимаются публикой так же, как когда-то? Спектакль идет с аншлагами, билетов не достать. При разнузданной свободе слова, когда все можно говорить прямым текстом, публика по старинке предпочитает зашифрованный, но узнаваемый подтекст. Так она привыкла. Так ее учили. А Любимову и подавно поздно переучиваться. Он невероятно консервативен в своих привычках, у него определенные взгляды в отношении морали, унаследованные из семьи и из собственного жизненного опыта.

«Мне кажется, — сказал он в заключение, — что сейчас самое главное — чтобы каждый делал свое дело. А там будь что будет».

Идет спектакль. Мастер сидит в первом ряду, дирижируя фонариком. Нет, это не премьера, и спектакль не сырой: просто он всегда в зале и привык держать руку «на пульсе». После спектакля десятки зрителей потянулись к сцене, протягивая Юрию Петровичу цветы и старые таганские программки на подпись. Любимова очень трогает такая верность. А я попрощалась с ним и с Катей за кулисами — до новых встреч.

Белла Езерская, 06.2001