Театр на Таганке привез а Киев подборку из доброго десятка своих спектаклей: от самого раннего, с великолепной «коньячной» 40-летней выдержкой — «Добрый человек из Сезуана», до самого последнего со странным названием «Суф{ф)ле», поставленного 88-летним Юрием Любимовым весной этого года.
Хотелось, конечно, просмотреть все: и давние, увиденные еще при Союзе, постановки, и новые, появившиеся в последнее время. Но, понятное дело, это было невозможно, поэтому пришлось ограничиться лишь одной темой: «фирменными» поэтическими спектаклями Любимова.
«Предвижу все — вас оскорбит»
Рассказ о первом из них, «Евгении Онегине», позвольте предварить небольшой историей. В начале 90-х годов прошлого века в Москве существовал Пушкинский фонд, который помогал молодым литераторам, Он выпускал небольшую, но веселую газетку, где публиковались самые что ни есть авангардные и отвязные произведения литературных волчат. Вскоре на них ополчились иные писатели, матерые, забронзовевшие. Один из таких «ревнителей истинной русской литературы и пушкинского духа» написал в «Литературную газету» резкое письмо. Дескать, подобные вольности и, подумать только, тексты с ненормативной лексикой недопустимо прикрывать именем великого поэта.
Пушкинский фонд ответил просто и исчерпывающе: перепечатал это грозное письмо. А рядом, на всех 4 полосах газеты, дал подборку хулиганских стихотворений Пушкина. Из тех, что не входят и школьные учебники по причине их фривольности и употребления всего богатства русской лексики из разряда непечатной. Ревнитель пушкинской чистоты из «Литературной газеты» был безжалостно осмеян самим же Пушкиным.
Примерно такую же операцию проделал Юрий Любимов с «Евгением Онегиным». В 1999 году к 200-летию Александра Сергеевича на памятник поэту было вылито столько патоки, смешанной с позолотой, что чуткий к таким ядовитым смесям Юрий Любимов не преминул откликнуться. Его «Онегин» откровенно издевается над попытками втиснуть знаменитый роман в прокрустово ложе школьных зубрежек, сентиментальной оперы и псевдо «мхатовской» патетики.
«Предвижу все — вас оскорбит» — первая строчка в спектакле. Условия игры заявлены сразу, и действие разворачивается в стиле клипа. На сцене — добрый десяток Пушкиных. Целый хор в шутовских фраках и цилиндрах из папье-маше. Кое-кто из персонажей в современных черных майках, на которых написано: «Пушкин — это наше все!», «I love Пушкин» в лучших традициях ширпотреба. Перед нами развеселый, динамичный балаган на тему «Евгения Онегина», где строки романа читаются то нараспев, то в стиле рэп, то — контрапунктно — иронически обыгрываются актерами. Здесь и исполнение стихов «под Вознесенского», и деревенские гулянки с частушками, и фирменный таганковский «театр теней». Чего только стоят пародийные вмешательства в текст «Таганку долго я терпел, но и Любимов надоел!» Актеры устраивают потасовки в ритме стихов, бросают друг в друга гусиными перьями в сцене дуэли и даже — страшно вымолвить! — катаются на гипсовом бюсте поэта, оседлав его, как детскую лошадку. Казалось, роман, который называли «энциклопедией русской жизни», превращается в энциклопедию стеба — насмешек, форменного издевательства над этой жизнью, над Россией, над самим Пушкиным. Но нет! Есть некая неуловимая грань, и Любимов ее не переходит. Как ни странно, при всем этом шутовстве текст романа не пропадает, не перестает действовать на зрителей. Он открывает новые слои и смыс?ы, доселе непрочитанные. При всей внешней разнузданности и комичности этой постановки Любимов чрезвычайно бережно сохраняет главное — истинное ощущение величия Пушкина.
За несколько лет, прошедший со дня премьеры, этот «Евгений Онегин» несколько потерял актуальность в смысле острого непосредственного отклика на юбилейные славословия. В нем, как это бывает со многими любимовскими спектаклями, проступили иные, не столь очевидные черты. Любимов воюет не только с кондовым пафосом школярского прочтения романа. По гамбургскому счету он бросает вызов постмодернизму. Напомню, это такое течение в современном искусстве, которое (среди прочих приемов) обильно использует цитаты и по сути паразитирует на чужих мыслях, текстах, образах, выворачивая их наизнанку. Допустим, переложил некто «Гамлета» в виде комикса или прочитал «Преступление и наказание» в духе анекдота — вот вам и постмодерн. Эта метода возникла в эпоху, когда все все знают, но понемногу, и для создания произведения искусства, казалось, достаточно оснастить его должным набором неких культурных и социальных цитат и ссылок — пусть читатель (зритель, слушатель) их разгадывает. Одно время постмодерн уютно чувствовал себя в книгах и на выставках, пока не надоел изрядно: создавать собственные смыслы куда сложней, чем трепать чужие. Таганка показала, что беда постмодерна — это прежде всего творческая слабость большинства его создателей.
Абсурд в абсурдные времена
Продолжением поэтической линии «Онегина» можно считать и другие спектакли, созданные в последние годы неистовым мэтром Таганки. Это два трагических полотна: «Идите и остановите прогресс» (о творчестве поэтов-обэриутов) и «До и после» (посвяшенный в основном российским поэтам серебряного века). Обэриутами называли себя Даниил Хармс, Александр Введенский, Николай Олейников и Николай Заболоикий, входившие в 20-30-х годах прошлого века в группу «Объединение реального искусства», Это были люди страшного времени и трагического мироощущения. Творчество их было парадоксальным, сильно замешанным на абсурдизме. Достаточно вспомнить Хармса с его миниатюрами, пропитанными черным юмором. «Идите и остановите прогресс» — литературно-музыкальный коллаж из произведений, где строки и персонажи различных авторов сталкиваются, споря и дополняя друг друга. Собственно, это даже стихами в привычном смысле назвать трудно. Это считалки, бормоталки, плясалки. Юрий Любимов выводит на сцену из какого-то волшебного шкафа вереницу самых причудливых персонажей. Тут и Пушкин с Гоголем, которые постоянно спотыкаются друг о друга. И Елизавета Бам, героиня пьесы Введенского. И сами поэты, закодированные под именами Ха (Хармс) и Введ (Введенский). Массовка на сцене изображает карнавал, где среди живых актеров действуют полтора десятка белых манекенов, которых носят взад-вперед, укладывают штабелями, как трупы в концлагере. Над сценой летает синеватый глаз-фонарь, освещая толпy на сцене мертвящим светом, так что в ней муляж не отличить от человека.
Любимов ставит реквием по обериутам как всемирную какофонию, как праздничный карнавал творчества перед лицом неминуемой гибели. Вот как он сам поясняет смысл своей постановки: «Мы не оплакиваем простой, страшной и прекрасной судьбы Введенского Мы оплакиваем недостаточность своей причастности к этой судьбе». Впрочем, разгадывание литературных ребусов — занятие непростое, оно может опираться прежде всего на наличие некоего минимума познаний о жизни и творчестве персонажей спектакля. К сожалению, чем дальше, тем заметней культурный разрыв между Украиной и Россией. И тексты, коды, контекст, вполне прозрачные для российского интеллигента, в Киеве у многих вызывали непонимание.
«Черный квадрат» эпохи
Eщe один спектакль из той же поэтической «триады» — «До и после». Он построен на игре с таким знаменитым символом, как «Черный квадрат» Казимира Малевича. Из этого громадного квадрата, стоящего посреди сцены, как из черной дыры, выскакивают персонажи — то актеры, играющие поэтов, то массовка в виде парада клоунов. В этот же квадрат, как в вечность, их втягивает в финале. Не только люди, но и маски (Пьеро, Коломбина, Арлекин, Красное Домино), когда-то вброшенные в мир блоковским «Балаганчиком», кривляются, ерничают, пляшут и страдают наравне с поэтами — главными героями спектакля. Хозяйкой бала здесь, по Любимову, является Анна Ахматова (актриса Любовь Селютина). Черной траурной вдовой проходит она через весь спектакль (и XX век) со своими «Реквиемом» и «Поэмой без героя». Словно персонажи этой поэмы, вызываются из памяти на сцену поэты Блок и Гумилев, Белый и Вертинский. Северянин карабкается на постамент из составленных скамеек и объявляет себя гением. Машет рукавами желтой кофты Маяковский. Шагает по квадрату, как по плацу тюрьмы, Бродский, на ходу меняя зэковский ватник на нобелевский фрак.
Как и в других поэтических композициях Любимова, звучит коллаж из чуть ли не построчных отрывков стихотворений, так что буквально каждую минуту приходится то тихо радоваться (узнал, кто автор!), то смущаться (не угадал — откуда). В едином многоголосии, словно аукаясь друг с другом, звучат строки великих русских поэтов Блока и Ахматовой, Пастернака и Мандельштама, завершаясь стихами Бродского. Эти тексты вошли в культурный код минувшего столетия, но, увы, большинству нынешнего молодого поколения они неизвестны или непонятны, ведь «за бортом» эпохи остался присущий этим стихам контекст. Но Любимов словно не замечает катастрофического истончения, деформации культурного пласта — он обращается к тем, КТО ПОНИМАЕТ. И спектакль «До и после», несмотря на всю свою внешнюю балаганность и шутовство, звучит как плач, как реквием по ушедшим вершинам российской культуры. Какой спектакль у Юрия Любимова лучший? Отвечаю: надо смотреть все! Потому что только в их совокупности проявляется вся мощь замысла режиссера — грандиозного цикла постановок о самых главных вопросах жизни.
P. S. Гастроли «Таганки» омрачились скандалом. Фирма-организатор с украинской стороны выплатила лишь 20% от гонорара, положенного театру по контракту. И исчезла, оставив актеров без денег.
Однако после спектакля «Мастер и Маргарита» произошел невероятный случай. Один из зрителей подошел к руководству труппы и со словами: «Мне стыдно за мою страну» передал им восемь тысяч долларов (такова стоимость одного представления).
Анатолий Лемыш, 25.11.2005
Пришли свои воспоминания о Мастере. Мы опубликуем 10 лучших авторов во 2 томе «100 СОВРЕМЕННИКОВ О ЛЮБИМОВЕ»
Узнать условия