Среди киевлян найдется немало поклонников московского Театра на Таганке. Впервые в нашей столице состоятся гастроли, представляющие практически основной репертуар этого театра. Со 2-го по 21-е ноября будет показано восемь спектаклей Юрия Любимова, в том числе последняя премьера — «Суф(ф)ле» по произведениям Кафки, Ницше, Беккета.
С чего можно было бы начать рассказ о московском Театре на Таганке в преддверии столь масштабных гастролей? С того, что Таганка — один из немногих советских театров, которому подходит определение «легендарный»? Что в «брежневские времена», лишь в этот театр во всей громадной театральной Москве зритель ходил не только за сугубо эстетическими впечатлениями, но и за альтернативным взглядом на текущие события, и эти походы приравнивались к чтению самиздатовских рукописей, ловле голосов и ночным кухонным посиделкам? Что в те самые, легендарные времена возник целый ритуал под названием «как попасть на Таганку»? Что для многих поклонников отъезд Любимова в 1984-м году стал настоящей, личной трагедией? Словом, с того, что не единожды было сказано, но не грех еще раз повторить.
Сегодня с театром Любимова уже не связано некое тайное братство, и принадлежность к его зрителям давно не является проверкой на вшивость. Но для искренних почитателей, тех, кто знал ту Таганку, театр остался знаком культурной идентичности, как и самый прославленный актер этого театра Владимир Высоцкий, «Один день Ивана Денисовича», «вражеские голоса», серебряный век, битлы, Булгаков, «Последнее танго в Париже», Окуджава, Шагал, Антониони, Феллини, Тарковский (читатель сам расширит/отредактирует список). Один поклонник до сих пор вспоминает, что видел самого Высоцкого в «Гамлете», другой в который раз рассказывает, как, будучи студентом института физики, ходил с друзьями на «Час пик», «А зори здесь тихие», «Жизнь Галилея», третий — как чудом попал на «Мастера» и встретил там бывшего однокурсника, знакомого артиста балета и знаменитость из своего города, которые просто светились от счастья в предвкушении любимовского спектакля.
Былые почитатели и нынче остаются самым стабильным электоратом Таганки. Но их восторги по поводу театра в целом и участие в общем, радостном хороводе сменились беспристрастной, индивидуальной оценкой. Похоже, за последнее десятилетие Таганка наконец-то являет себя в той ипостаси, о которой «во весь голос» кричал все эти годы ее бессменный хозяин Любимов. Московский театр называли «авангардным», «нонконформистским», «политическим», «революционным», и в этом была большая доля правды, но Юрий Петрович упорно продолжал позиционировать свое детище, как явление культуры и говорить о том, что его, прежде всего, интересует искусство. В самом деле. Чего бы стоили нонконформизм и фига властям, если бы не высокий художественный уровень спектаклей, чему способствовал, между прочим, и принципиально жесткий отбор текстов для постановок? В «литературной части» Любимов сам устанавливал иерархии и давал оценки. Он создавал единое пространство культуры под названием «Театр Любимова», земли которого простирались от античной драмы до текстов живых классиков, включая классическое оперное наследие (постановки в ведущих театрах мира). В этой вотчине не было места так называемым «ведущим» драматургам 60-80-х. Что нового могли сказать зрителю о человеке Арбузов, Розов, Рошин, Галин, Горин? Юрий Петрович всегда считал, что Шекспир, Мольер, Пушкин Чехов и Булгаков сделают это гораздо лучше. Из немногочисленных современников он предпочитал прозаиков, инсценировки к которым писал сам. Главным автором, завязавшим театральный роман с Таганкой (на редкость счастливый), оказался также не драматург, а прозаик — Юрий Трифонов. И дело здесь не только в эпическом размахе Любимова, но и в качественно ином уровне трифоновской прозы, продолжающей, между прочим, традиции великой русской литературы (прошу прощения за штамп, но нынче, когда каждую графоманку представляют как «писателя» и выдают ворох рецензий на ее сублимации, не гоже смеяться над подобными штампами, ибо уже не смешно).
Казалось бы, кому, как не хозяину Таганки, сетовать по поводу торжествующей безвкусицы и падения нравов. Но Любимов, недавно отметивший 88-летие, не тратит время на сотрясание воздуха. Он продолжает дело делать. Упорно претворяет в жизнь когда-то неосуществленные замыслы, и в театральной афише появляются «Театральный роман» и «Хроники» по Шекспиру. Юрий Петрович ставит Гете и Пушкина, вместе с поэтом Кедровым выпускает спектакль о Сократе; в последнем спектакле объединяет Ницше, Кафку и Беккета; обращается к обэриутам и представителям «серебряного века». Он, как и прежде, игнорирует спорные тексты, предпочитая все каноническое, проверенное временем. Даром, что в той же Москве процветает актерская халтура под красивым названием «антреприза» и в Большом ставят оперу на либретто Сорокина с пушкинской Татьяной-проституткой и Чайковским-бомжем, а, к примеру, в не чужом для режиссера Лондоне — богохульный мюзикл «Джерри Спрингер» с транссексуалами, престарелыми стриптизершами и мужиками в памперсах.
Обливать классических героев помоями (испражнениями в случае одного из учеников «прораба духа» Анатолия Васильева) ради эпатажа и самоутверждаться за счет классиков, выставив их дегенератами, — дело нехитрое. Ты попробуй, взяв этих классиков, и их героев в союзники, найти точные и тонкие приемы и метафоры (театр все-таки), чтобы показать пресловутые пороки, а если точнее, то объективную картину мира, а не только его экскременты. Конечно же, Любимов не чужд интеллектуального хулиганства, прямых параллелей, в том числе, и политических, гротеска, приемов на грани фола, не чураясь, порой, эстетики КВНов и капустников. Можно по разному относиться, например, к тому, что в «Братьях Карамазовых» Черт (он же Смердяков) говорит голосами Горбачева, Ельцина, Жириновского. Можно испытывать самые разнообразные эмоции (у меня на спектаклях Таганки иногда возникало желание защититься от агрессии, исходящей со сцены), справедливо обвинять режиссера в самоповторах и даже серьезно говорить о его комплексах. Но главное, что в корне отличает Маэстро от его съехавших с катушек коллег, так это единство замысла и четкость трактовок. Он всегда знает, что хочет сказать, и его высказывания имеют столь дефицитный ныне смысл.
Спектакли Любимова — это уже история театра. Поклонники со стажем не раз вспомнят, как двигался знаменитый гамлетовский веревочный занавес, изобретенный нашим земляком —Давидом Боровским; как Маргарита — Шацкая летала на маятнике над залом; как на протяжении всего «Преступления и наказания» на авансцене лежало два «трупа»- Алены Ивановны и Лизаветы. Четыре года назад киевляне смогли пополнить коллекцию зрительской памяти: театр привозил «Хроники» по Шекспиру и «Евгения Онегина» (последний спектакль снова будет показан в Киеве). Эти гастроли подтвердили, что Любимов способен заткнуть за пояс многих экспериментаторов, новаторов и модных режиссеров. Попросту говоря, его спектакли умнее, живее и актуальнее. Чего, к примеру, стоила сцена из «Хроник», когда герои, пьянствуя в пабе, рассуждают о «широкой английской душе»! И как пронзительно прозвучала тема дуэли на Черной речке, резко контрастируя с комическими, уморительно смешными сценами, отсылающими к нашему общему прошлому, в котором есть место Высоцкому и Веронике Маврикиевне, рок — певцам с «брегов Невы» и Козловскому с Собиновым, Окуджаве и Яблочкиной. Предстоящие гастроли Таганки — праздник. Но на этом празднике нельзя не вспомнить тех, кто стоял у истоков славы театра, кто писал его историю. Иных уж нет, а те далече. Нет актеров Высоцкого, Филатова, Ульяновой, Штейнрайха, Додиной, Сабинина, композиторов Денисова и Шнитке. В каких дебрях западных мастер — классов скитается Демидова? Какие подмостки украшает своим присутствием непревзойденный Боровский? Нынешняя Таганка — также Таганка вчерашняя. Это вряд ли оспорит даже Юрий Петрович, который вышел победителем в давнем театральном конфликте по разделу театра, успешно работает с молодыми актерами и занимается преподавательской деятельностью…
И в заключение еще один эпизод. Все о том же, «о культуре». В 1997-м году Юрий Любимов поставил в Боннской Опере «Набукко» Верди (автору статьи удалось посмотреть эту постановку в записи). В этом оперном спектакле режиссер противопоставил два лагеря: китчевую армию Набукко со скорбным, строгим станом иудеев. Победителей с побежденными. Размалеванные воины в перьях, залитые зловеще-синим дискотечным
светом, олицетворяли современную эстетику клипов, ночных клубов, всенародных массовых праздников. С этим торжеством безвкусицы резко контрастировала скорбная, строгая стена плача иудеев в серых рубищах, напоминающих узников концлагеря. Не знаю, что изначально хотел сказать Любимов. Ставил ли он целью противопоставить человеческое лицо культуры и «пиррову победу» китча или действовал на уровне интуиции (иногда о его прозрениях хочется сказать словами одного московского критика, о «Настройщике» Муратовой: «Она сама не понимает, что сняла!»)? Не столь важно. Как по мне, так более яркого образа «реалий нашей современности» не было в искусстве последних лет. Большое культурное наследие — это то, что, по сей день, питает Таганку, то, за что Любимов стоит стеной. В этом отношении поверженные иудеи — это все мы. Это сам Любимов, его актеры и автор музыки «Набукко», Пушкин и тот, кто сегодня читает Пушкина. Это зрители, когда-то ночевавшие у касс, чтобы утром купить билет на «Мастера и Маргариту» или «Гамлета». Жаль лишь, что некоторые из них (речь о живых) уже давно не переступают порог любимого театра.
Ирина Герасимова, 11.2005
Пришли свои воспоминания о Мастере. Мы опубликуем 10 лучших авторов во 2 томе «100 СОВРЕМЕННИКОВ О ЛЮБИМОВЕ»
Узнать условия