Главная роль, Елена Горфункель, Планета Красота № 7-8, (2007)

Из богатых и давних впечатлений от Ю. П. Любимова мне, ленинградскому и питерскому зрителю, всегда не хватало его актерских работ. Для полноты портрета знаменитости легендарная часть, наиболее светлая, требует дополнения всеми темными, или, вернее, потемневшими, покрытыми патиной деталями биографии. Хотелось увидеть на сцене бывшего актера, превратившегося в режиссера.
Что предвкушение было не напрасным, стало ясно после «Шарашки» по Солженицыну. Любимов играл роль Сталина, так по списку действующих лиц. А на самом деле их было двое — Любимов и Сталин. Красивейший старый человек, без грима и костюма, читал по книге, слегка, небрежно и изысканно в одно и то же время, дирижируя себе рукой. Он стоял (или сидел на высоком стуле? Уже не помню) за кафедрой, в центре, на фоне казенного амфитеатра (декорации), и, предваряя очередную сцену, читал куски романа «В круге первом». Какое богатое чтение, сколько иронии и показов. Как будто Сталин (именно такой, с грузинским акцентом, надменный вождь, и перстень на пальце, и рука совсем не сухая, а живая) — тоже старый и величавый человек. Два Автора одного спектакля, собеседники в одном ранге — Любимов и Сталин — перебрасывались интонациями. Этот диалог-чтение был захватывающим. Под его власть немедленно попадал и ждал исхода, как ждут исхода спортивной борьбы или смертельного поединка.
Из подобных театральных легенд тут, может быть, дозволено назвать роль Василия Ивановича Качалова в «Воскресении». Качалов тоже читал куски из романа, помогая себе карандашом, тоже изображал такого автора, который слагает текст у тебя на глазах, изживает его голосом, чувством на сцене. Актер-автор ведет за собой сценические события, исполняет роль дирижера в драматическом театре. Все зависит от того, что это за актер. Любимов в «Шарашке» был вдвойне ведущим — потому что режиссура на Таганке (многоголосие) по сути раздача собственных ролей. Он разделял на пятерых Маяковского или Пушкина. Любой один исполнитель тут был бы недостаточен по отношению к персонажу и по отношению к режиссуре. Такое понимание любимовской режиссуры нисколько не умаляет значения его блестящей труппы, каждого отдельного таланта в ней. И, потом, всякий большой режиссер способен проиграть все, что играют его актеры, и втайне от них и самого себя делает это. Режиссура — это управление, и режиссер направляет исполнителей к своему видению целого и к своему видению отдельных элементов этого целого. Немногие (гениальные) актеры проделывают то же самое с режиссером — ведут его к тому, чего хотят, страстно, без компромиссов, хотят от роли сами. В Ленинграде был режиссер, который невольно возвышался над труппой (за одним исключением) и был ее протагонистом, однако на сцену выходил крайне редко. Это был режиссер, снисходивший до того, чтобы показаться в другой, нежели дана ему природой, роли — Игорь Петрович Владимиров. Талантливый, красивый, элегантный, велеречивый, остроумный в роли Игоря Петровича Владимирова. Признаемся, что эту роль он играл лучше всех остальных своих ролей.

Репетиция на Таганке — спектакль

Те, кто бывал на репетициях Любимова, а таких немало, потому что репетиция на Таганке — спектакль, успеху которого мог бы позавидовать вечерний зритель,- описывали их как представление в особом роде, с главным героем-режиссером, с кульминацией, драматическими эксцессами, возвышенными сценами, вдохновенными для всех минутами. Товстоногов или Гончаров, или Виктюк, в отличие от Ефремова или Эфроса, тоже делали репетицию спектаклем, тоже играли главную роль, но, думаю, Любимов взял бы первое место в возможном соревновании. Его роль очень хорошо написана, если можно так сказать, и сделана в остром театральном ключе.
Актерским всегда было поведение Любимова на публике — встречи со зрителем, интервью, пресс-конференции. А поскольку такого в его биографии достаточно много, то образ некоего главного героя какой-то бесконечной публицистической пьесы с юмористическими и саркастическими деталями складывался сам собой. Если промелькнет на экране кубанский казак или французский летчик из далеких советских фильмов? похожие на нынешнего Любимова, то так же быстро они пропадают, оттесненные портретом из жизни, неправдопо-добные в ней, как и кино. С другой стороны, апломб красивой героики и обаяние «трепача» (этим словом — прозвищем, амплуа? — он назвал себя в книжке воспоминаний) возникли в далекие «вахтанговские» годы, когда он играл Павку Корчагина, или пламенного Кирилла Извекова, или блистательного Бенедикта. Кощунственная мысль: все, что делал и делает Любимов, хорошо не только само по себе, а в связи с его актерским имиджем.

«Он брал ситуацию мертвой хваткой»

Так бы и успокоиться на этом, если бы не еще одна роль, которую Любимов сыграл под управлением другого режиссера. Это роль Мольера в телевизионном спектакле А. В. Эфроса «Всего несколько слов в защиту господина де Мольера». В нем сошлись три «директора театра». И всепокоряющий Любимов играл насмерть перепуганного бесстрашного человека. Задолго до появления телефильма Эфрос думал о том, что Мольера должен сыграть Любимов. Ему, как Мольеру и как Эфросу, руководство труппой и театром досталось дорого. Сходство трех биографий Эфрос положил в основу своей жестокой телеистории. Мало того. Я и тогда, и теперь думаю, что Любимов не Мольера играл, а Эфроса. Эфрос ставил о Любимове, а Любимов играл Эфроса. Хотя это всего-то 1973 год, таганковскШ своё краткое и трагическое будущее в 80-е годы Эфрос предвидел, и Любимов предвидел: у него Мольер утомленный, сломленный, несчастный, одинокий. Людовик XIV (Леонид Броневой) ест куриный окорочок, а Мольер глядит на эту трапезу и на это «солнце» затравленным взглядом. Мольер дома или за кулисами обливается потом, обтирает шею платком, добрая Арманда (Ольга Яковлева) утешает его. Мольер ждет удара из-за угла. В каждом кадре, на своих любимых сверхкрупных планах Эфрос показывал Мольера, загоняемого врагами со всех сторон, и его страх ожидания конца. Мольер болен, и болезнь его психосоматической природы. Мольер весь круглый, с воротником вокруг шеи, эту комическую полноту подчеркивающим. Мольер-Сганарель с ужасом спрашивает у наглого Дон Жуана: «Как вы ничего не боитесь? Ни во что не верите?» Директор труппы Юрий Петрович Любимов таким никогда не был. У него наступательный характер, он «шумел», когда это было нужно, пробивал и пробивался. Он брал ситуацию мертвой хваткой, и довольно долго сохранял Таганку этаким табором, республикой вольности ко всеобщей радости.

Актер в нем не пропал

Анатолий Васильевич Эфрос (директор куда менее удачливый по части самозащиты) имел характер непреклонный, но тихий. Каким был Мольер на самом деле, достоверно сказать трудно. Защищаться умел по-своему — в пьесах, не в жизни. Был крайне нервным, мнительным, мизантропом. Из этих слагаемых Любимовым-актером выбран вариант, ближний к эфросовскому типу. Он играет, то есть «показывает», каким ему видится сегодня Мольер, душа которого переселилась в Эфроса. Любимов не сомневался в том, что Эфрос — художник, сломленный властью. В этом он ошибался, но, как бы то ни было в реальности их отношений в восьмидесятые годы, «Всего несколько слов в защиту господина де Мольера» — удивительное произведение. Памятник величию Мастера, каким были все трое (прибавьте Булгакова — будет четверо мастеров); памятник солидарности художников одной советской эпохи; памятник актерскому таланту Любимова. Величие — слово это пугало Эфроса, но не Любимова. Когда он актерам своим «раздавал» Пушкина или Маяковского, то напутствовал их: «Здесь звучат стихи великого поэта!» На плакатах Таганки, на фотографиях Любимов — Фауст, Мастер, Мэтр. В истории театра были режиссеры, которые играли в собственных спектаклях, умудрялись соединять две профессии совсем неплохо. Случай Любимова — иной. Он играет роль режиссера, будучи в действительности режиссером. Актер в нем не пропал. Он мобилизован и призван заключить главную роль в рамку. Одним кажется, что это рамка демократизма, да и сам Любимов, «старый трепач», тех же мыслей. Другим — и мне, сознаюсь, кажется, что рамка гораздо сложнее, «барочнее», что ли.

Елена Горфункель, 2007