Российская газета
Возможно 39-й день рождения театра на Таганке был отмечен самым необычным за всю его историю образом — предпремьерным показом спектакля «До и после», своеобразным памятником Серебряному веку, его убиенным и пострадавшим поэтам.
Юбилеи Таганки проносятся с невероятной скоростью. Не успели отметить 35-летнюю годовщину театра и юбилей Любимова, как уже грядет 40-й сезон. Изменился театр, постарел его создатель, почти полностью обновилась труппа. Единственное, что осталось незыблемым, — дух поэзии, которым проникнуто мышление, язык и стиль театра. Этим духом, о котором написаны тонны театроведческой литературы, держится весь таганский каркас, все его творения. Даже там, где формально царствует драма и проза. Поэзия становится едва ли не главным содержанием последних любимовских опусов, не говоря уж о том, что «Фауст», «Евгений Онегин» — последние спектакли театра — поэтические творения.
В 1965 году — через год после создания театра — Любимов поставил поэтический вечер «Антимиры» по стихам Андрея Вознесенского. В том же году появились «Павшие и живые», где ожили стихи воевавших поэтов — Гудзенко, Когана, Багрицкого, стихи Берггольц и Самойлова. Человек их поколения, сам прошедший войну Любимов вновь и вновь возвращался к памяти о ней. Затем ожили на таганских подмостках стихии Маяковского, Пушкина. Но, возможно, главное в отношении Любимова к поэзии — память. Память и смерть. Смерть и поэзия. Забвение и убийство. Кровь и стихи.
То, что Любимов, одержимый социальной историей XX века, захотел сочинить театральную версию поэзии Серебряного века, на первый взгляд кажется парадоксальным. Поэты, презиравшие социальное, бежавшие от политики в прямом и переносном смысле, стали героями его нового спектакля, премьера которого назначена на сентябрь. 23 апреля, в свой 39-й день рождения, Таганка признавалась в любви к изысканным, нежным пророкам грядущей катастрофы.
Главным героем сочинения (напомню, что это — еще только эскиз, первое публичное представление, предложенное давним и возлюбленным друзьям театра — Василию Аксенову, Андрею Битову, Андрею Хржановскому и многим другим) стала античная пророчица. Женщина в черном, та, кто оплакала свой век, своих погибших, кто осталась верна памяти убиенного Поэта. Ее историческое имя — Анна Ахматова. В спектакле Любимова ее стихи, ее образ несет актриса Любовь Селютина, сыгравшая некогда Медею. Вся в черном, одновременно похожая на двух главных Муз любимовского театра — Демидову и Славину, она и в самом деле подобна античной жрице, плакальщице на похоронах Поэзии.
Изящество этого спектакля сродни самым стильным творениям Любимова. Черный квадрат Малевича образует центр композиции — это и блоковский «Балаганчик», и траурная рамка эпохи, которая время от времени вспыхивает кроваво-красным цветом террора и смерти. Там, в этой рамке, являются Блок и Гумилев, Белый и Мандельштам — те, кто не дожил до Реквиема, до поминовения усопших. Что до поэтического «Черного квадрата», то он творится ахматовским «Реквиемом». Связь латинского поминального канона и античной трагедии проявлена легко и ненатужно — в единственной ахматовской строфе: «Скоро мне нужна будет лира, / Но Софокла уже, не Шекспира, / На пороге стоит Судьба».
Для Судьбы тех, кого оплакивает Любимов на пороге 40-летней жизни своего театра, и в самом деле нужна античная лира. Траурная рамка его поминальника образована не только плакальщицей-Ахматовой, но и белой, трагической маской Блока, неожиданно превратившегося в Рыжего клоуна — Иосифа Бродского. Их обоих неузнаваемо странно играет Валерий Золотухин.
Весь спектакль Любимова образован несколькими поэтическими и театральными мотивами. Блоковским Пьеро, Арлекинам и Коломбинам, наполняющим трагическое пространство этого реквиема, дано знать судьбы своих создателей. Они поют и танцуют трагические судьбы с той мерой отрешенности, которая пристала античной трагедии.
Катарсис создает композитор Владимир Мартынов, однажды уже сочинивший свой Requiem, который звучит в спектакле другого почитателя поэзии Анатолия Васильева «Моцарт и Сальери». Актеры Любимова поют стихи убиенных и замученных поэтов, а двигаются при этом подобно легким мейерхольдовским слугам просцениума, старинным итальянским маскам. Как в стихах М, андельштама, тяжесть и нежность имеют в их пластике одинаковые приметы. Подобно самому режиссеру, пережившему самый страшный век трагедий, в разговоре о самом страшном эти маски легки и изящны. Возможно, этого и добивался их сочинитель — веселый плакальщик по ушедшему Веку Юрий Любимов. «Бриколаж» — весело назвал он свое сочинение. «Бриколажник» — человек, занимающийся мелко-оплачиваемой работой, изготовлением одежды и аксессуаров своими руками. Своими руками — изящно, изысканно и весело — поминает ушедший век один из его самых ярких создателей Юрий Петрович Любимов.
Алена Карась, 26.04.2003
Пришли свои воспоминания о Мастере. Мы опубликуем 10 лучших авторов во 2 томе «100 СОВРЕМЕННИКОВ О ЛЮБИМОВЕ»
Узнать условия