Юрий Любимов: Я прожил длинную жизнь и не видел ничего хорошего (Риа-новости, 24.05.2011)

Режиссер Юрий Любимов, представивший в рамках Х Чеховского международного театрального фестиваля два своих спектакля: «Мед» по Тонино Гуэрра и «Маска и душа» по Чехову, рассказал РИА Новости, почему он приносит для постановок свои вещи, откуда берутся таланты и чем бы хотел заниматься основатель легендарной Таганки. Беседовала Мария Ганиянц.

 — Спектакль по поэме «Мед» посвящен 90-летию вашего друга Тонино Гуэрра, а о чем ваш спектакль «Маска и душа»?

— О Чехове. Доктор Чехов делал диагностику нашему государству, и мне это было интересно. Из его произведений возникал диагноз России. Например, суд — и тогда, оказывается, он тоже был несовершенен… А про наш сегодняшний суд я вообще молчу, его и судом-то назвать нельзя. Так, игра интересов.

 — Тогда лучше было?

— Сейчас жизнь сложнее стала. Я прожил длинную жизнь, прошел две войны, и Великую Отечественную, и Финскую, и ничего хорошего не видел. Думаю, Чехову было лучше. Он имел какие-то деньги, его опекал, пусть и реакционер, Алексей Суворин (коммерсант, издатель и драматург). Советская пресса писала, что Суворин — ретроград, но он боготворил Антона Павловича. И сейчас мы все время ищем спонсоров. Так что большой разницы-то нет.

 — Каков ваш диагноз современному состоянию российского театра? 

— Оно плачевно!

 — В последнее время тема финансирования стала очень популярной в культурной среде. Что, совсем все плохо в театре с деньгами?

— Плохо, да. Они хотят себе все деньги оставлять — я имею в виду организацию, которая правит мной. Управа, управление культуры. Что там говорить, если для постановки я перетаскал половину вещей из своего дома! Как меня еще жена Катя не прогонит за это…

В обоих спектаклях я актеров одеваю в свои костюмы. В постановке «Маска и душа» много прекрасных вещей из моего дома. Стол красного дерева той эпохи — сколько он стоит в комиссионном, я не знаю, но, наверное, дорого. Или уникальное зеркало, сделанное замечательным скульптором Леонидом Барановым, он мне его подарил, а я его — в театр. В общем, тут много моих вещей.

 — А может, талантов не хватает? 

— Таланты даются сверху, и никакого отношения к правительству России не имеют. А вот мастерство — в наших руках. У нас сама система театральной жизни, воспитание, педагогика хуже, чем это было в императорских театрах. Я излагал это властям, вроде со мной согласились, но то ли кризис помешал, то ли еще что…

 — Но в Европе с финансированием театров не намного лучше, да и образование там тоже не ахти, а театральная жизнь почему-то бьет ключом.

— Все дело в том, что мы затоптаны, у нас стадные инстинкты, а там, на Западе, люди свободны. В массе своей у наших людей несвободное мышление: на нас гаркнут, мы тут же и скиснем. Хотя есть свободные люди и среди нашего брата, но это очень дорого каждому из нас стоило.

 — А вы?

— Я давно свободен, с детства, наверное. Родился таким, видимо.

 — Что у вас в ближайших планах?

— Самое актуальное — это «Бесы» Федора Достоевского. Потом, может быть, возьмусь за «Школу жен» и «Школу мужей» Мольера. Просвещением хочу заниматься. Гоголь говорил, что театр должен просвещать. В виду того, что никто ничего не читает, все познается через технику, через инновации, хайтек, а театр непосредственно общается с людьми. Вот как я гляжу на вас, и мы говорим. Вот этот момент непосредственного общения умереть не может. Если, конечно, есть что сказать людям.

24.05.2011