Крупнейшего режиссера нашего времени, обладателя всех возможных наград и титулов, художественного руководителя московского Театра на Таганке Юрия Петровича Любимова застать свободным не так-то легко: гастроли, репетиции, пропасть всяческой работы. Тем радостнее было, что вместо запланированных 30 минут разговор продолжался почти два часа. Мастер ведет меня служебным ходом к своему кабинету. «Вот Чаплин, — говорит Юрий Петрович, указывая на большое фото гениального Чарли на стене, — когда актеры уходят после спектакля, он смотрит на них. А в этой гримерной гримировался Высоцкий, столик тот самый, что был при его жизни ». Известный по фотографиям кабинет Любимова испещрен автографами знаменитостей, бывавших на Таганке. Портреты, книги, афиши…
— Видите, — Юрий Петрович показывает отпечатанную на золотой бумаге афишу спектакля «Мастер и Маргарита». — Выцвела. Премьера состоялась 6, 12, 23 и 25 апреля 1977 года. Афишу подарили на золотую свадьбу Петру Леонидовичу Капице. Когда в 90-м году он умер, меня не было в Москве. А когда вернулся, его вдова, Анна Алексеевна, сказала: «Пусть висит в театре». Съездил на егомогилу на Новодевичье. Анна Алексеевна все спрашивала, о чем мы говорили, гуляя по берегу Москвы-реки…
— И о чем же?
— Да о жизни. Петр Леонидович был атеистом, но в последнее время стал задумываться. Он был великий утешитель — и озорник чрезвычайный. Очень анекдоты любил. Как придешь, всегда спрашивал: «Новые анекдоты есть?» Когда меня попросили отсюда — ну как попросили? Просто состряпали Указ, лишили гражданства — они сильно развалили театр, и внешне, и внутренне. Все разворовали…
— Юрий Петрович, в одном из интервью вы упомянули, что между вами и Булгаковым существует некая близость. В чем она заключается?
— Получилось так, что мы очень сдружились с Николаем Робертовичем Эрдманом. А он был близко знаком с Михаилом Афанасьевичем. У Эрдмана после ареста был «101 километр», и единственный человек, кто мог ему предложить переночевать в Москве, был Булгаков. Вначале Эрдман очень неплохо ко мне отно?сился как к актеру — я играл в «Каине XVIII» по его сценарию. Сыграл у Эфроса (в телепостановке»Несколько слов в защиту господина де Мольера) — Толя покойный точно рассчитал, что мне легче понять психологию Мольера, чем артисту, поскольку я сам делаю свои композиции, инсценировки. Потом я попытался сделать «Театральный роман». Ну и… как-то он (Булгаков. — Ю. К. ) присутствовал. Сделал «Ревизскую сказку» Гоголя — мне запала булгаковская фраза: «Учитель, укрой меня своей чугунной шинелью». Между прочим, Альфред Шнитке был очень похож на Гоголя! И написал блистательную музыку к «Ревизской сказке»… Булгаков был фрондирующий господин, доктор. Почему он монокль вставил? Почему иногда ездил по Москве на Харлее-Девидсоне? Это его ответ: вы меня — так, а я вот — свободный человек. Не случайно он все-таки ушел из МХАТа, ему надоело, что его учат писать пьесы. Ведь Станиславский, мягко выражаясь, чудило. Он так любил учить. А когда решил это подтвердить учебниками — их же никто дочитать не может! У него прекрасная книга «Моя жизнь в искусстве», а дальше… ну какая может быть система в искусстве! Только обучение ремеслу — ну как сольфеджио или ритмические этюды…
Все вертится — и образ Михаила Афанасьевича Булгакова, и судьба Николая Робертовича Эрдмана, и дневники Елены Сергеевны.
— Вы были знакомы с Еленой Сергеевной Булгаковой?
— Нет. Ее уже не было, когда я спектакль поставил. Я бы, конечно, ее пригласил. Надеюсь, она бы меня не ругала. А это таинственный роман. Кто ни брался — то лента исчезнет, то еще что-то. Я очень хотел поставить этот спектакль к 10-летию театра. Денег мне не дали, но и не запретили. Трудно было потом, чтобы спектакль пошел. Они (чиновники. — Ю. К. ) меня все время допрашивали, кто разрешил. Я пожимал плечами, то изображал Швейка, то старался действовать логикой: а в чем дело-то, что вам не нравится? В «Правде» разгромная статья — а «Мастер» идет и идет. Были мелкие придирки. Но как изъять всю линию Пилата и Христа?
Конкретных замечаний сделать не могли, как это бывало во всех спектаклях, убрали только почему-то сцену с примусом и Торгсин. Благосклонно отнеслась к постановке комиссия по творческому наследию Булгакова. Они, правда, предлагали закончить спектакль фразой «Рукописи не горят». Я отвечал: «Благодарю вас за помощь, за то, что вы одобрили, что я деликатно все соорудил, не оскорбил Михаила Афанасьевича. Ну, как это рукописи не горят? Горят, еще как! Вместе с авторами горят…»
— «Мастера и Маргариту» вы ставили дважды: на Таганке и в Королевском драматическом театра в Стокгольме. Что отличает эти постановки?
— Там играли первоклассные бергмановские актеры. Сценография несколько отличалась.
— А в смысле понимания. ..
— Там же, пожалуйста, — веруй на здоровье. Так что эта сторона ими выстрадана не была. Хотя у них есть Стриндберг. Со шведами я делал еще «Маленькие трагедии». У меня сложились отличные отношения с Бергманом.
— Он видел спектакль?
— И тот, и другой. Но я же не мальчик, чтобы спрашивать: «Вам понравилось?» Бергман даже зачем-то собрал режиссеров и просил меня поговорить. Я и начал с того, что сказал: «Что я вам профессионально могу рассказать? Вы все знаете. Могу рассказать, как привык работать». Уверен, в чем-то мы схожи с Бергманом, по подходам. Он тоже все тщательно продумывает, рисует кадры, он мыслит кадрами.
Здесь, в Москве, было интереснее, хотя артисты не очень понимали. Их интересовало, главным образом, пропустят или нет. И не стоит ли подождать, как-нибудь отлынить, что-то заработать на стороне. К сожалению, не заметил энтузиазма, когда зачитал текст инсценировки. Хотя, поверьте, это была хорошая инсценировка. Я делал ее с Володей Дьячиным, который учился с моим старшим сыном в Литературном институте и писал в это время какую-то работу о Булгакове. Говорю: «Давайте с вами вместе попробуем!» Рассказал ему весь замысел — из чего он состоит. Я взял занавес из «Гамлета», раму, где возникает Пилат, — из «Тартюфа», кубики — из «Маяковского».
Музыку написал Эдисон Денисов. А я вставил все-таки прокофьевский марш из балета «Ромео и Джульетта». Эдисон спрашивает: «Почему Прокофьев?» — «Ну люблю я его! — говорю, — там такая мизансцена…» Убеждал, пробивал спектакль три года.
— Если бы вам пришлось ставить «Мастера и Маргариту» сегодня, когда нет произвола чиновников от искусства, когда многие реалии нашей жизни изменились, вы сделали бы спектакль так же или какие-то акценты сместили?
— Думаю, так же. История разберется во всем. А вот говорить, как было хорошо раньше и как худо сейчас, нельзя. Грех жаловаться. Раньше сидели в тоталитарном государстве, как крысы, изолированно, никуда нельзя было сунуться — тут же схватят. Я далеко не в восторге от того, что у нас теперь. Но все-таки есть какая-то свобода, есть выбор. Как же человек может без выбора жить? «Мастер и Маргарита» — единственный спектакль, где я ничего не переделывал.
— Булгаков в ранних редакциях называл роман «Черный маг», «Копыто инженера» и даже «Евангелие от Воланда». Да и само содержание романа, его проблематика заставляют задаваться вопросом, насколько булгаковское произведение лежит в русле христианской традиции, нет ли в нем чего-то бесовского?
— Нет, категорически нет! Когда-то у меня учился один студент из провинции. Очень хотелось ему сыграть хоть в массовой сцене в «Мастере» (когда литераторы вяжут обезумевшего поэта Бездомного). Уговорил. А он вдруг подходит ко мне и говорит: «Я не смогу, Юрий Петрович» — «Почему?» — «Мой духовник. ..» — «Ах, ты уже с духовником… Ты верующим стал у себя на Украине?» — «Нет, здесь» — «Зачем же ты в актеры-то пошел? А если тебе жулика какого-то играть или атеиста — тоже не по-христиански. Тогда спроси у духовника список, что можно, а что нельзя». И он поверил не мне, а духовнику. Вот я косвенно вам ответил! Ну, как мог так чувствовавший человек написать что-то бесовское?
— Но в романе добрые дела творит Воланд, то есть Князь тьмы.
— Это художественный прием. Сейчас мы играли «Мастера и Маргариту» в Киеве. Помните: и отправился Поплавский, один из умнейших людей в Киеве, в Москву, за квартирой. Зал был полон. Если бы он (Булгаков. — ЮК. ) плохо ко мне относился, то и зритель бы не ходил. Художники обладают даром предчувствия. Ведь рассказывал же Михаил Афанасьевич, как гроб с его телом, когда будут выносить из квартиры, зацепится за соседскую дверь. Недаром Эйнштейн, отвечая на вопрос, кто помог ему в его открытиях, сказал, что мыслить его научил Достоевский.
Почему роман стал знаменитым? Ведь если бы это были просто похождения дьявола — Господи, сколько таких романов. Сейчас в мире что-то происходит: влияние ли климата, магнитные ли бури — что-то не в порядке с мышлением. Одичание и разложение очень сильно, именно дьявольские какие-то влияния. А он, Михаил Афанасьевич, далек от этого.
— Если вообразить, что вам предложили снять фильм «Мастер и Маргарита», вы бы взялись?
— Взялся. Я бы нашел, по-моему, ключ. Может, я самонадеян… Нужны какие-то совсем другие приемы, как, скажем, в «Шепоте и крике» Бергмана. Надо работать со светом, нужно сделать мистический бал, где дирижирует Иоганн Штраус. Это же вымысел! А просто посадить на бульваре двух артистов… для меня это неубедительно.
— Когда вы работали над постановкой «Мастера» происходили какие-то загадочные явления?
— Нет. Я работал очень быстро, потому что взял детали, которые уже были апробированы. Хотелось подарить спектакль человеку, с которым безобразно обходились, и который ничего плохого роду человеческому не делал. Я сделал спектакль с 45 репетиций! А идет он уже скоро 30 лет — и всегда полный зал. Значит, «Мастер» стал какой-то культовой книгой, даже для мало читающего населения.
— Но в театр все-таки ходят люди особенные.
— Безусловно, особенно в этот. Этот театр на любителя. У него есть какая-то своя марка. И свои чудеса. Есть свой поэт прекрасный — Владимир Высоцкий. Есть свой писатель прекрасный — Валерий Золотухин. Два друга, не разлей вода? Или другой какой напиток. Спектакли срывали, а я терпел, видел их талант. Хотел выгнать, но не выгнал. Вот в чем сила искусства: терпеть и преодолевать… И Михаил Афанасьевич, конечно, поэт — в прозе. Мне с ним, как теперь говорят, комфортно. Но Таганка такое место, где происходят скандалы. На представлении «Шарашки», скажем, Александр Исаевич спросил, как Удалось так поставить роман «В круге первом», — ему понравилось. Премьера была в день его 80-летия. Хотели ему от Ельцина вручить орден (Андрея Первозванного. — Ю. К. ) — он отказался, заявил, что пока народ живет так плохо, не может принять награду. Представитель президента показывает грамоту с орденом, а Солженицын свое: «Я предупреждал, что прошу меня не награждать, писал, мотивировал. Не хотят учесть мое пожелание даже!» Шок! Я посмотрел в зрительный зал, увидел Юрия Лужкова и говорю: «Юрий Михайлович, может, вы что-нибудь скажете?» Юрий Михайлович бодро вышел на сцену: «Ну имеет же человек право, если ему не нравится, не принять награду?»
Хохот.
И когда я читал инсценировку, произошел скандал. Поставил фрукты, хорошее вино… И тут артистки начали выяснять отношения в неприличной форме: «Мы мало играем…» Говорю им: «Я же вам читаю очень интересную работу, в которой вы можете участвовать, а вы тут склоку затеяли…» Подумал, закрыл рукопись и ушел.
Удивительные создания мы все, советские люди. Это нам наказание за то, что храмы громили, зато, что такие безумные, историю свою не помним. Все смели — и что построили? До сих пор никто не поставил диагноз, в чем же дело, почему страна, которая выиграла войну, развалилась? Мы — страна запуганных идиотов. Иногда меня спрашивают: «Какая у нас цель сейчас, когда все можно?» Я скорбно заявляю: «Тешьте себя, это иллюзия». Какая цель? Сделать что-нибудь такое, чтобы они взяли да закрыли…
— Неужели вы, Юрий Петрович, тоскуете по тем временам, когда ваши спектакли закрывали?
— Боже сохрани!
— В театр пока не лезут?
— По-моему, уже поглядывают определенные товарищи. Пока театр для них — мелочь. Объявили вот, что кино на подъеме. У нас чуть что — все на подъеме. Никто не пытается понять, какой вред России приносит этот квасной патриотизм и шапкозакидательство. Все забыли, ввели сталинский гимн. Глинка что ли хуже? Нельзя же так действовать, странно, алогично, пытаться соединить несоединимое. От этого тоска и пошлость. Пошлость — в ящике, наверное, 85% полного дерьма. Иногда арабское ТВ — оно самое убогое — и то кажется лучше?
— Вы, наверное, знаете, что есть планы снять сериал по «Бесам» Достоевского?
— Не знаю. Очень жаль, что мне не предложили. В Англии с очень сильной командой я снял телевизионный вариант «Бесов», но сперва сделал спектакль.
— Как приняли Вашу постановку англичане?
— По-моему, нормально, четыре раза ее крути. Видно, не судьба мне в кино. Но я умею монтировать, убедился в этом. Когда снимал для 4-го канала британского ТВ, поставил условие: монтаж и право «вето» — мои. С англичанами хорошо работать, я нигде так спокойно не работал, как в Англии. И с финнами конфликтов не было. А еще я оперуполномоченный. Опер 30 поставил — в «Ла Скала», в «Ковент Гардене», в Мюнхене — в крупнейших театрах.
— Оперные спектакли ставить сложнее, чем драматические?
— Нет. Это зависит от того, какой спектакль, какие исполнители, много компонентов. У меня клавир. Я не музыкант, к сожалению, но в клавире более или менее разбираюсь. Есть главное качество, я считаю, — любовь к музыке. Я сразу понял свое кредо: не мешать музыке?
Разговор заходит о событиях 68-го года — оккупации Чехословакии, когда советские танки растоптали демократическое движение в «братской» стране.
— Я всю эту историю знаю, — говорит Юрий Петрович, — потому что косвенно «замешан». Меня в тот день вызвали «наверх» и сказали: «Вы проведете митинг в театре, одобрите ввод войск».
— Есть директор, — говорю.
— Уважаемый товарищ Любимов, проведете вы — или пеняйте на себя.
— Я не одобряю эти действия.
— Это совершенно неважно.
Я их обманул. Позвонил приятелям из ЦК, которые любили этот театр:
— Вызовите меня, пожалуйста.
— А что у тебя?
— Срочное дело.
И когда было приказано собрать митинг, ушел а ЦК. Потом меня вызвали на расправу, и я сказал:
— Был занят.
— Чем Вы были заняты? Пишите объяснение. — Не буду писать.
— Как это вы не будете?
— У тех, кто меня вызывал, и спросите, может, они не хотят, чтобы я говорил. ..
И они умылись, испугались. Страна запуганных идиотов…
Юрий Крохин, 04.2006
Пришли свои воспоминания о Мастере. Мы опубликуем 10 лучших авторов во 2 томе «100 СОВРЕМЕННИКОВ О ЛЮБИМОВЕ»
Узнать условия