Последнее интервью Юрия Любимова: «Я радуюсь. Проснулся - уже хорошо».

На Первом Канале показали незаконченную программу с ушедшим из жизни режиссером...

Вчера похоронили человека-эпоху. Первый канал в память о Юрии Любимове поменял сетку вещания, чтобы показать проект Константина Эрнста «Неоконченное интервью». Беседа руководителя телеканала и худрука Театра на Таганке, действительно, должна была быть больше, полнее. Но, из-за болезни Юрия Петровича состоялось всего две встречи. Тем не менее, на ней Любимов рассказал Эрнсту уникальные факты о своем детстве, о военной и послевоенной поре, о политических деятелях, с которыми ему приходилось общаться в то время и о сложностях, которые приходилось преодолевать российскому театру. Мы приводим фрагменты этой беседы.

ПРО ДЕТСТВО

- Я был на похоронах Ленина. Меня туда затащил старший брат Давид, говорил - «Ты запомнишь этот день навсегда». И я действительно запомнил, потому что было темно и было очень холодно. Я помню Константина Станиславского в роли Фамусова (персонаж произведения "Горе от ума" Грибоедова)… И я помню все - печку голландскую полукруглую большую, диван на сцене… И как он Скалозуба звал, говорил «Сюда, сюда, тут теплее!». Но первый спектакль, на который мне довелось попасть, был «Синяя птица». У папы в театре была ложа…

Константин Эрнст: Какой был ваш отец?

- Он был широким господином. Ему везло - он закончил высшее коммерческое училище, и сразу сумел установить хорошие отношения с людьми, торгующими шотландской сельдью. У него был хороший магазин. Но в итоге он стал лишенцем (человеком, лишенным избирательных и других гражданских прав в связи с принадлежностью к эксплуататорскому классу).

Константин Эрнст: А про маму расскажите?

- Она была учительницей младших классов. А потом, когда это случилось (отца «разжаловали» в лишенцы, то есть лишили гражданских прав), Петр Захарович специально с ней развелся. Чтобы маме легче было. Но жить продолжали все вместе. Его несколько раз арестовывали. И вот, однажды он вернулся в довольно плачевном состоянии. И, чтобы вам было ясно, каковы были характеры людские…Пришел очень усталым (слово не годится, по стенке полз). И спрашивает мать - «Ты отдала то, что я тебе дарил?». Она говорит - «Отдала, Петр, дети…». Реакцией было - «Дура!». Он был жесткий человек. Довольно рано умер, в 72 года. Как и брат мой.

ПРО КРЕМЛЬ

- Нас, деятелей культуры, позвали как-то, как «гарнир». И подошел ко мне Анастас Микоян (крупный политический деятель того времени - ред). И сделал мне комплимент. Мол, я думал, что вы такой вертопрах, а вы оказались серьезным. И даже назвал меня порядочным человеком. И тут я вижу, топает главный агитпром, Михаил Суслов. И Микоян говорит мне - «Вам это будет полезно, вы постойте рядом». Стою, раз просит постоять. Он меня познакомил. Суслов так посмотрел на меня нехорошо…Ну решил, не буду мешать, и смылся.

ПРО БРЕЖНЕВА

- Была еще такая история - Брежнева просят лишить меня работы и закрыть театр. Идеолог согласен, что надо покарать - не те спектакли делаем и все такое. Все соглашаются с этим. Вдруг Леонид Ильич говорит: «Вы знаете, я должен на минуточку срочно отлучиться, вы решите вопрос, а я потом дам окончательно резюме». Вышел, полчасика подремал, как потом выяснилось от его помощника. Вернулся, и говорит: «Я позвонил Гришину (члену ЦК КПСС), он сказал, мол, хороший театр, не надо трогать». И все, я был помилован.

Он, было дело, говорил: «С Никсоном я к вам пойти хотел, но говорят у вас там слезы, а я склонен поплакать, неудобно, понимаете ли, руководитель плачет». Это они хотели на «А зори здесь тихие» сходить. Потом хотели на «Гамлета», но тоже не сложилось.

Константин Эрнст: А как ваш брат, крупный начальник, относился к тому, что вы занимаетесь таким скандальным и неоднозначным для того времени театром?

- Брат старался помогать, как мог. Приходит, помню, как-то открытка моей жене Кате к восьмому марта: - «Поздравляю тебя и горжусь, что ты настоящий коммунист!». Он считал, что его письма и открытки как-то меня реабилитируют (смеется). Он переживал, но отговаривать не пытался - он же умный.

ПРО СТАЛИНА

- Сталина я видел, когда я играл какого-то матроса. Он сидел в левой ложе Вахтанговского театра (Любимов был в труппе театра, где играл с 1946 по 1964 год). Все знают историю, как в Вахтанговском театре однажды администратор сидел в своем окошечке и говорил: «Нет билетов же написано, читайте». И тут голос с характерным акцентом ему отвечает: «Вы подождите, товарищ, ну давайте я посмотрю на вас, может и найдете?». Он повернулся и остолбенел - стоит Сталин а рядом с ним Ворошилов. Администратор вскакивал, садился несколько раз и постоянно повторял - «Дорогой гость, все есть» (смеется).

Ходили такие анекдоты в стране. Сталину Ленин больше нравился в исполнении Щукина (Бориса), а вдова Владимира Ильича, Надежда Крупская, говорила, что лучше сыграл Штраух (Максим) - более точно. И, говорят, что Иосиф Виссарионович ей сказал - «Ты помолчи, старая холера, иначе мы подберем другую вдову».

Константин Эрнст: Говорят, у вас был личный какой-то контакт с Андроповым…

- Дело вот в чем. Пришли детишки его, закончив десятилетку, поступать на Таганку. Вот, мол, влюблены театр… Так вот, я прослушал детей Андропова и говорю - нет, надо высшее образование, поступайте. А если вас так влечет в театр, приходите, я посмотрю. А потом меня вызывают к Андропову. Вхожу, а он обнимает меня. Я удивился, конечно. И вдруг он говорит громко - «Вы спасли моих детей!». Я удивленно - «Где, когда?». - «Вы не приняли их в свой театр! Вы представляете, какой позор! Мои дети - на Таганке!». Очень чистосердечно так, улыбаясь… После такого всплеска и объятий разговор был повернут резко. Он спросил меня, хочу ли я быть режиссером. Я отвечаю: «Ну, в какой-то степени я и так…». «Но у вас же нет желания, чтобы нас повесили на фонарях на Красной площади?». Я спрашиваю - «А разве на Красной Площади много фонарей?». Он задумался…

ПРО УДАЧНУЮ ВСТРЕЧУ С ГЕНСЕКОМ

- Я иду из театра, с друзьями. На Арбате была забегаловка, где можно было наскоро выпить рюмочку и закусить. Идем мимо углового дома, за ним больница. А там, как знала тогда вся Москва, была пассия Леонида Ильича, куда он заглядывал. То ли она доктор, то ли медсестра… И вот, мы идем. Внезапно охрана - раз - и оцепляет дом с двух сторон. И вдруг выходит бодрый Леонид Ильич. Улыбается, довольный… И я не нашел ничего лучше, как шваркнуть ножкой и заорать: «Здравия желаю, товарищ Брежнев!». Он: «Здорово, мОлодец!». Начал трясти мне руку, спрашивать, как дела, потом сел в машину. После того, как он уехал, мои друзья начали расспрашивать, знакомы ли мы. С нами был мой друг, Женя Симонов, который, видимо, сразу эту историю рассказал папе (Рубену Симонову, на тот момент главному режиссеру театра Вахтангова). И, вечером входит Рубен Николаевич, спрашивает - «Юра, ну как вы живете в театре? Дорогой, вы не стесняйтесь, что вам хочется, какую роль? Играйте! Может что-то надо похлопотать?». Я не нашелся попросить постановку…

ПРО КАПИЦУ

- Прошел слух, что спектакль идет, который скоро закроют. И пришел дипкорпус, много послов, и Капица с ними. И после этого у меня была дружба с ним вплоть до его смерти. Он после спектакля подошел ко мне, и мы поехали к нему на дачу. Он долго показывал мне свой колодец, что можно и за ручку воду поднимать, и кнопкой… Сразу сделал анализ воды, сказал, что хорошая. А потом вручил мне ключ от комнаты на втором этаже - мол, считайте, что это ваша комната, и я всегда рад вас видеть. И я довольно много раз ночевал в этой комнате. Мы с ним много разговаривали, и однажды я задал ему достаточно бестактный вопрос. Но это мы с ним уже много лет дружили. Я говорю - «Скажите мне, а вот что умирает в человеке последним?». Ему уже было под 90 лет. И вот странно, до сих пор думаю…Он даже ни на йоту не был шокирован, а начал соображать и рассуждать. И сказал - «Вы знаете, Юра, наверное, профессиональные навыки. Вот я когда вхожу в свою лабораторию, я знаю, что сказать, какое задание поручить делать. И мне спокойно».

Константин Эрнст: Как началась история со знаменитой стеной в кабинете, на которой все расписывались?

- Это Андрей Вознесенский написал после того, как мы сыграли с ним «Антимиры». Потом кто-то захотел дальше…Куросаве разрешил расписаться, Артуру Миллеру. Потом Солженицыну. Я, когда он пришел, предложил ему зайти, попить чаю. А он - «Я зашел только пожать вашу честную руку!». Красный весь, как студент. Долго тряс ее и исчез.

Он тогда жил на даче у Корнея Чуковского, у его дочки (Лидии). Мы уже начали общаться, и у нас было какое-то предчувствие нехорошее (насчет его ареста). Я говорю своему другу, Борису Можаеву - давай двинем к Солженицыну, проверим. Что-то плохо дело его. Мы приехали, ходили кругами вокруг этой дачи, нам никто не открывал. Пошли стучать в окна. Вдруг открывается форточка: «Давайте быстро, у меня времени мало». Он сидит что-то пишет, говорит, что у него только полчаса. Мы с ним делимся своими опасениями, а он отвечает: «А чего, у меня тоже опасения, но я вот сижу работаю, и вы давайте. Полчасика поболтаем и выметывайтесь». А когда я приехал к нему в Америку, он вышел и сказал, что мы были правы и на следующий день его взяли.

Константин Эрнст: Что чувствует человек, который родился до Октябрьской революции, у которого столько планов, и через некоторое время ему исполнится сто лет. Вы сами удивляетесь? Думаете, что Бог вас особенно любит?

- Да, я радуюсь. Проснулся - уже хорошо. Голова работает. И я понимаю, что я, что ли, обязан Господу за все мои выздоровления. Потому что я же действительно был на том свете. Один раз - три недели. Помню слова доктора: «Голову, голову ему спасайте, кому он нужен без головы?». И я на этих словах «отбыл». Когда очнулся, понял, что они проверяют голову. И усиленно мне представляются. Я такой-то, мол, приду завтра. И я решил, что надо спастись, чтобы они не решили, что я идиот. И стал сразу хитрить, ставить инициалы их на простыне. Чтобы они поверили, что я соображаю.