"На меня до сих пор строчат доносы" (Труд, 29.09.2007)

CВОЙ 90-ЛЕТНИЙ ЮБИЛЕЙ ЮРИЙ ЛЮБИМОВ ОТМЕЧАЕТ ПРЕМЬЕРОЙ «ГОРЕ ОТ УМА»

Газета «ТРУД»

«НА МЕНЯ ДО СИХ ПОР СТРОЧАТ ДОНОСЫ»
Легендарный создатель знаменитой Таганки — поразительная личность по своим масштабу и смелости таланта. В годы застоя это был единственный театр, где люди могли услышать правду о себе и своем времени. Вот почему сюда так рвалась молодежь, вот почему здесь собирались знаменитые писатели и поэты, считая Таганку своим домом. Потом этот дом был разорен, поделен на две части, и нынешним молодым как-то трудно объяснить, почему этот коллектив был так востребован.

Время неумолимо стирает дорогие черты прошлого, тем не менее нынешний театр Юрия Любимова по-прежнему жив. Он, конечно, теперь другой, хотя некоторые старожилы в нем и остались. Но самое главное — тут по-прежнему живет дух несгибаемой Таганки, жизнеутверждающая харизма мастера.

«АНДРОПОВ МЕНЯ ОБНИМАЛ»

— Когда-то Евгений Евтушенко сказал: «Поэт в России — больше, чем поэт». Вы своей жизнью доказали, что режиссер в России — больше, чем режиссер, потому что в своих спектаклях вы всегда отстаивали свободу личности, боролись за демократию, наступившую сейчас. Вы довольны?

— По-моему, вы живете в иллюзорном мире. Александр Исаевич Солженицын, который, слава Богу, жив, услышав восторги по поводу наступившей демократии, долго смеялся. А я его редко видел смеющимся. Древние говорили: «Нельзя потерять то, чего нет». Настоящей демократией у нас пока не пахнет. Это очень сложный процесс: тоталитаризм не изживается одним махом, тут нельзя окатиться душем и стать другими. Выходит, Антон Павлович Чехов всю жизнь выдавливал из себя по капле раба, а мы этого можем достигнуть в один момент? Не бывает так. И поверьте мне, когда в начале 60-х годов я открывал свой театр, у меня не было желания делать его политическим. Мне просто нравились зонги Бертольта Брехта в пьесе «Добрый человек из Сезуана»:

«Шагают бараны в ряд,

бьют барабаны,

Кожу на них дают

сами бараны».

И из-за этого вышел скандал, власти увидели в этих строчках намек на себя, поэтому приказали их вымарать, а я настаивал, чтобы они остались. При этом они очень любили высокопарно выражаться, взывать к гражданскому сознанию, а я этого на дух не выношу. В 60-е, 70-е годы на мои спектакли приходили зрители, которым нравилось свободное дыхание нашего театра, они не боялись, что их заподозрят в нелояльности к коммунистическому режиму. Вы не поверите, но у меня даже «Бориса Годунова» Александра Пушкина несколько раз закрывали, обвиняя в том, что я идеализирую самозванца. И Андропов поверил своим доносчикам, хотя когда посмотрел «10 дней, которые потрясли мир», то после спектакля обнимал меня.

— На днях у вас должна состояться премьера спектакля с тройным названием: «Горе от ума» — «Горе уму» — «Горе ума». Я бы добавила к нему еще одно: «Игра ума», поскольку вашему театру всегда была свойственна игра интеллекта. Недаром у вас возникла такая сильная когорта пишущих актеров: Владимир Высоцкий, Алла Демидова, Валерий Золотухин, Вениамин Смехов, Леонид Филатов…

— Филатов был сердитый молодой человек, но он на том свете, и об умерших плохо не говорят… Тем не менее у него был очень сложный характер, обидчивый, хотя при мне его никто не обижал. Но своей судьбой он распорядился сам, избрав после раскола труппы своим лидером Губенко.

— Скажите, в связи с изменой некоторых артистов вы никогда не жалели, что после вынужденной эмиграции вновь вернулись в театр?

— Дело тут не в жалости. Когда в стране началась полная неразбериха, я уехал в Израиль и стал гражданином Израиля, прожив там семь лет и получив квартиру, которая до сих пор сохраняется за мной. А потом таганковцы прислали мне телеграмму: ради Бога, возвращайтесь, мы вам соберем деньги на обратный билет. Я по этому поводу долго смеялся: они решили, что я не возвращаюсь потому, что у меня нет денег на самолет. Я об этом им сказал, когда приехал, а приехал я по приглашению мэра Москвы Гавриила Попова. Но он быстро ушел со своего поста, а я остался. Когда в очередной раз против меня затеяли гадкую интригу, будто я собираюсь приватизировать театр, а после передать его жене и сыну, я сказал: кто доверяет мне, пусть остается со мной, а кто не доверяет, пусть уходит к Николаю Губенко…

— А вообще-то было бы неплохо приватизировать театр и сделать его частным. Как вы считаете?

— Это невозможно, театр должен быть дотационным, в противном случае он разорится. Оперный тем более, уж я это точно знаю, поскольку за рубежом поставил много оперных спектаклей. Другое дело, что в стране не может быть такого огромного количества государственных театров, как у нас. Сильные должны жить, а слабые умирать.

— Юрий Петрович, но ведь вы сейчас как никогда зависите от зрителей, от их спроса на ваши спектакли, потому что деньги на оформление постановок зарабатываете сами. Как вам удается не понижать культурную планку театра и при этом не заискивать перед публикой?

— Я и сам не знаю, просто остаюсь верным себе, вот и все. Я уж не говорю о том, что значительная часть публики сильно приотстала в интеллектуальном развитии, избрав источником знаний телевидение. А это, как известно, не тот университет, который способствует увеличению извилин. Поэтому хочешь не хочешь, а приходится заниматься культурным образованием зрителей. При этом критики часто хоронят наш театр, отдавая должное старой Таганке и не принимая эксперименты новой, но театр жив, и в нем каждый месяц выходят премьеры.

«ЖДУ ПОДВОХОВ»

— Вас устраивают те реформы, которые сейчас происходят в театре — например, тендер, когда на один спектакль подают заявки несколько режиссеров и комиссия Министерства культуры выбирает лучший замысел.

— Да не тендеры это, а полный бред. Эти реформы, мягко говоря, странные, они оскорбляют достоинство художников, ровняют всех под одну гребенку. В Федеральном агентстве по культуре и кинематографии мне тоже предложили подать заявку на «Горе от ума». Но я отказался. «Не нужны мне ваши тендеры, как-нибудь обойдусь без них», — сказал я. И обошелся.

— В своей новой книге «Таганка: личное дело одного театра» вы касаетесь вопросов взаимоотношения театра с нынешней властью?

— В отличие от «Записок старого трепача» это издание не биографическое, в нем собраны записи репетиций моих последних спектаклей. Так что я, скорее, редактировал эту книгу, чем писал. Обидно другое, и с этим я никак не могу смириться, что все мои рукописи, протоколы заседаний художественного совета, оставшиеся в моем доме после отъезда в Израиль, были арестованы и отправлены в ЦГАЛИ.

— Извините, но почему, когда вам вернули российское гражданство, вы не потребовали, чтобы эти документы вернули вам?

— Мне и квартиру прежнюю не вернули, не то что рукописи… Вы живете и не знаете, где живете. Если человек враг, то с ним и поступают как с врагом, которым я был в глазах коммунистического режима.

— Но ведь сейчас вы гражданин мира, кавалер нескольких орденов, в том числе иностранных.

— О чем вы говорите, в нашей стране все возможно. Придет полиция, предъявит документ, что я, как директор театра, украл у государства тысячу долларов, и меня посадят, несмотря на все мои заслуги.

— Значит, вы и теперь ждете подвохов?

— Да не только я. Когда Сергей Королев справлял свой день рождения с друзьями, то говорил: вот мы сейчас сидим, выпиваем, но вы не расслабляйтесь, войдут и скажут: «А ну, доходяги, встать!» Вот так шутил отец советской космонавтики. А когда я ставил «Шарашку» по роману Солженицына «В круге первом» и играл в нем вождя всех народов, Александр Исаевич в это время отказался от ордена Андрея Первозванного. Почему? «Да нельзя сыпать орденами, когда страна лежит в разрухе», — примерно так он выразился.

— Вы до сих пор играете Сталина?

— Да, а другой и не смог бы, потому что только я знаю в театре, как надо играть вершителя человеческих судеб, для которого все эти физики, ученые — всего лишь рабочий материал для создания атомной бомбы.

— Юрий Петрович, но ведь если непосвященному сказать, что вы лауреат Сталинской премии, то не поверят. Вы-то сами в это верите?

— Верю, потому что это звание часто помогало мне в разных щекотливых ситуациях, особенно когда милиция останавливала меня на дорогах за превышение скорости. И во время войны помогало, когда я снимался в кино и служил в ансамбле песни и танца НКВД.

— Эту премию вы, кажется, получили за фильм Ивана Пырьева «Кубанские казаки», в котором играли…

— Пырьев был очень сложной натурой, он напоминал мне смесь героев Островского и Достоевского. Однажды я с ним сильно поспорил по поводу трактовки моей роли, и он замахнулся на меня палкой, а я, недолго думая, выхватил ее и закинул метров на сто. И что же вы думаете? Самые интересные сцены с моим участием Пырьев вымарал из фильма, не думая, что это пойдет в ущерб картине. А его жена, знаменитая актриса Ладынина, была полной противоположностью ему — спокойная и мирная женщина, с ней я дружил. Бывало, мы подшучивали над этой знаменитой парой, типа того: семь сталинских лауреатов в одной постели — уж слишком много. (Такое количество наград было у Пырьева и Ладыниной, если сложить их вместе. — Л. Л. )

— Выходит, уже в сороковые годы, то есть до работы в Вахтанговском театре, у вас проклевывались задатки режиссера?

— Да, во мне это сидело, и я, конечно, сильно раздражал режиссеров своими идеями. Сейчас я это особенно хорошо понимаю, поскольку режиссер видит спектакль или фильм целиком, а актер — только свою роль.

— И тем не менее, встав во главе Таганки, вы не отпускали своих актеров на съемки, и они придумывали разные хитрости, чтобы только улизнуть…

— Почему не отпускал? Когда не было генеральных прогонов спектаклей, я их всегда отпускал, потому что понимал: Высоцкому надо сниматься в «Место встречи изменить нельзя», а Леониду Филатову — в «Экипаже». Отпускал не только по творческим соображениям, но и потому, что жить им надо было на что-то. Ведь актерской зарплаты с трудом хватало на молоко и хлеб, а у них были семьи, жены… Но я не любил, когда мне лгали, и теперь не люблю этого: ты скажи мне все честно, и я все пойму, не зверь же какой-то. И тем не менее время сильно поменяло людей: если раньше я насовсем расставался с артистом и он уходил без конфликтов, то теперь на меня подают в суд, и этого артиста вновь восстанавливают на работе. Я не понимаю, как после этого он может смотреть мне в глаза и ждать, что я ему дам новую роль?

Но самое удивительное — на меня продолжают писать доносы. Поразительно, как будто на дворе не 2007-й, а 1937 год. В связи с этим я вспоминаю один эпизод, когда Анатолия Эфроса выгнали из театра Ленинского комсомола, и мы собирались у Юрия Завадского писать протест в его защиту. Так что вы думаете, и тут на нас донесли. Поэтому когда мои товарищи пошли к высокому начальству, не взяв меня, чтобы я никого там не раздражал, то им сказали: организатор-то ваш оказался умнее вас — не пришел. Имея в виду меня. Они даже не предполагали, что это мои друзья меня не взяли.

«СТО РАЗ ОТ ПОЛА УЖЕ НЕ ОТОЖМУСЬ»

— Я вот думаю: столько пережить, столько перенести и продолжать оставаться сильным и несгибаемым в 90 лет — это какое-то волшебство…

— Вы знаете, как правило, мой организм не реагирует на стрессы, я могу только физически сильно устать, и тогда, не дай Бог, надорваться.

— Юрий Петрович, так в чем же секрет вашего долголетия?

— В первую очередь надо беречь свой организм, и если ты растратил свои физические силы, то надо их обязательно восстанавливать. А у нас постоянно что-то берегут, а на здоровье плюют. Я же, к примеру, не могу сейчас сто раз отжаться от пола, но посильные упражнения делать могу и йогой заниматься тоже могу. Генетика тоже играет большую роль. Мой отец и дед были непьющими людьми, а дед вообще был старовером с очень строгим жизненным укладом. Без его разрешения даже мой богатый отец не мог встать из-за стола или опоздать на обед. Перед едой надо было обязательно прочитать молитву, после еды тоже, и не дай Бог кому-нибудь закурить.

— У вашего сына вы пользуетесь таким же авторитетом?

— Мой Петя вырос в совершенно других условиях, его родной язык — английский, поэтому здесь ему живется сложно, хотя он и знает русский язык вдобавок к еще четырем. Мальчиком я его насильно послал учиться в Кембридж, где он изучал историю и психологию. И хотя Петр гуманитарий, тем не менее одно время работал в иностранной строительной компании и, представьте, справлялся. Но потом со мной стали приключаться разные болячки, и он приехал в Россию, чтобы вместе с мамой помогать мне.

— И, конечно, ваш главный ангел-хранитель — это жена Каталина?

— Да, она и Петр. У меня замечательная семья, а когда у человека есть такой надежный тыл, то ему ничего не страшно. Хотя в 90 лет уже ничему не удивляешься и ничего не боишься.

Любовь Лебедина, 29.09.2007